В этом месте никогда не зазвучит щебетание птиц, не будут слышаться голоса и звонкий смех людей, не зацветут дивной красоты полевые цветы, а ласковые лучи утреннего солнца не коснутся молодой листвы. Все это отведено Мидгарду и Асгарду, а Хельхейм обречен утопать во мраке. Царство мертвых насквозь пропитано холодом могильным, а воздух сотрясается от истошных воплей и стонов. Тысячи несчастных душ молят о спасении, да только молитвы их не будут услышаны. Обратного пути нет... Увы, не пали они в битве храбрыми воинами, дабы обрести покой в Вальхалле. Их горькая участь — до скончания веков гнить в недрах преисподней, под неустанным присмотром той, что и сама здесь пленницей стала. На та была воля великого Один, который пожелал разделить троих детей Локи, дабы возыметь над ними абсолютную власть, ибо вера в то, что вместе они несут погибель всему живому, оказалась слишком велика...

Всем своим нутром Хель ненавидела владения, что названы от имени её. Не ведая солнечного тепла и не зная жизни иной, кроме прозябания в царстве нескончаемой ночи, она, казалось бы, лишилась всех остальных чувств и эмоций. Меньше всего ей хотелось оставаться в заточении, даже сидя на троне и нося вплетенную в волосы черную тиару, обозначавшую её высокую значимость в загробном мире. К несчастью, о её собственных желаниях никто спрашивать не стал. Потому, со временем, смирилась, свыклась с мыслью о неизбежном и не пыталась противиться судьбе, которую за нее писали другие. Люди не взывают к богине смерти, не приносят даров, не просят о помощи и не ждут благосклонности. Она хоть и ликом прекрасна, но ужас внушала каждому, кто переступал черту мертвых земель. Смертные страшились её, порой даже больше, чем гнева Тора и его отца. Хель давно уже не ждала, что мидгардцы в нее уверуют, но... В последние дни что-то переменилось. Богине казалось, что кто-то её зовет. Неразборчиво, едва слышно... И образ призрачный мерещился во снах, покоя её лишая. Так, быть может, на зов этот откликнуться стоит?

— Ты не можешь уйти! Это запрещено! — Исполинского роста женщина, облаченная в черное одеяние, словно из-под земли вырастает, преграждая путь владычице Хельхейма. Дева застыла на месте, окинув стражницу пренебрежительным взглядом. Неужто, та и впрямь решила, что сумеет её остановить? Гарм, лежавший на самом краю моста, поднялся и подошел к хозяйке, издавая приглушенное рычание. Усмехнувшись одними лишь уголками рта, Хель опускает ладонь на голову псу, пропуская лохматую шерсть через тонкие пальцы.
— Я не спрашиваю твоего позволения, Модгуд. Не стой у меня на пути, — ей не по нраву то, что великанша вообще осмелилась обратиться к ней в подобном тоне. Она должна сторожить вход в преисподнюю, но никак не перечить той, которой обязывалась служить верой и правдой. Не её надзирателем здесь приставлена.
— Каждому из нас отведено свое предназначение. Если он узнает... — её речь обрывается громким смешком, слетевшим с уст богини. Даже удивительно... Великанша служит Хель, но по-прежнему верна асам. Или же просто хочет уберечь свою владычицу от непоправимого? Злость, распаляющаяся подобно лесному пожару, не позволяет девушке отделить действительность от обманчивых допущений. Возможно, она напрасно усомнилась в своей стражнице, а может та и впрямь предаст её, как только подвернется удобная возможность.
— Он? Один? — светловолосая насмешливо вздернула одну бровь, пристально смотря на женщину, что возвышалась над ней, будто гигантский утес над безмятежной морской гладью. — Ему не будет дела до меня, даже если я заживо сгнию здесь вместе с остальными душами. Слишком долго я подчинялась его мнимым законам. Достаточно. Он может держать на цепи моих братьев, но не меня, — подступив ближе, Хель одну руку в кулак сжимает, и за её спиной моментально сгущаются тени. - Я повторюсь: убирайся с моего пути!

И столь желанный вкус свободы пьянит сильнее сладкого вина...

Мир смертных ей чужд и незнаком. Хель впервые ощущает себя настолько потерянной и отрешенной, а глубоко внутри зарождается неподдельное чувство тревоги. Неужели она и впрямь совершила ошибку, явившись сюда и нет ей места среди живых? Трава пожелтела и покрылась тонкой коркой утренней изморози, с деревьев уже осыпалась листва, лишь высокие сосны стояли укутанные темно-зелеными иглами, издали доносился шум морского прибоя и крики чаек, а высоко в небе сверкал солнечный диск, время от времени, скрываясь за густыми облаками. Вытянув руку, девушка подставляет ладонь ласковым лучам и на миг закрывает глаза. Такое непривычное, ранее неведомое чувство... Внезапно, откуда-то сбоку зазвучала музыка и приглушенные возгласы. Вздрогнув от неожиданности, богиня обернулась на звук, нетерпеливо ища глазами его источник. По мере приближения к окраине леса, музыка слышалась все громче и вскоре за редкими деревьями показались первые дома.

Город встречает её оживленными улочками, собачьим лаем и запахом дыма от множества костров. Хель следует за звуком, как ей показалось, знакомой мелодии, стараясь не обращать внимания на чрезмерно любопытные взоры горожан: она не была похожа ни на одну из здешних девиц. Бледная кожа, глаза, словно два искрящихся осколка голубого льда, обрамленные веерами густых ресниц и длинные волосы, заплетенные в замысловатую косу, белее первого снега. И одета также была не по погоде. Тонкий девичий стан окутывала ткань черного платья, подол которого, расшитый серебристым узором, выгодно скрывал босые ноги. Порывы ветра, пронизывающего до костей, предполагали наличие верхней одежды, вроде теплого мехового плаща, но в нем не было необходимости — девушка не чувствовала холода.

На площади, в самом центре поселения, где разместилась шумная ярмарка, народу собралось больше всего. Мужчины и женщины танцевали, покупали всевозможные безделушки и толпились у большого костра, дети, сбившись в "стайки", носились друг за другом, весело перекрикиваясь, а дворовые псы вертелись у мясных и рыбных лавок, надеясь, что и им что-то да перепадет. Девчушка лет восьми с темными кудрявыми волосами, отбившись от компании, подбежала к Хель, протягивая ей венок из последних осенних цветов. Светловолосая уставилась на ребенка в немом изумлении, толком не понимая, как реагировать на сей жест. Но, когда минутный ступор прошел, приняла подарок, чуть качнув головой в знак признательности. Ох, если бы они только знали, кем на самом деле является юная дева, что привлекала к себе столько внимания.

Прислонившись спиной к каменной стене одного из домов, Хель задумчиво повертела в руках венок. Множество раз она пыталась представить, каким может быть Мидгард, но ни одна из этих фантазий не соответствовала реальности. И если бы только ей дали право выбора, то непременно бы стала той, к кому люди ежедневно обращаются своими молитвами. Но, Один распорядился иначе, когда нарекал её чудовищем. Разве о такой справедливости богов слагают легенды?

В стремлении узнать как можно больше о мире, что так долго был от нее закрыт, девушка уже было собирается продолжить свою прогулку по городу, но дорогу ей преграждает молодой воин. Удивленно вскинув брови, она всматривается в лицо викинга. От чего-то, оно кажется ей знакомым... — Благодарю. Вы очень любезны, — отзывается богиня, подкрепляя свои слова едва заметной улыбкой. Возможно, ей не стоит заводить с ним разговор, но и уйти, игнорируя его присутствие, тоже уже не может. У него такие же глаза... Излучающие холод, необычайно яркие для простого смертного, но, будь он асгардцем, присланным, чтобы вернуть её в Хельхейм, она бы сразу сие поняла. Над их головами разносятся встревоженные крики воронов, и Хель устремляет взор к небу, напряженно всматриваясь в стаю птиц, кружащих средь серых облаков. Если он узнает... Слова Модгуд эхом отражаются в мыслях, вызывая новую дозу волнения. Нет, вопреки всем убеждениям, Хугин и Мунин не могут уследить за всем, ведь даже у самого Одина нет такой власти. — Я Хел... Хельда, — запинается, осознав, какую реакцию может вызвать одно только упоминание её имени. — Могу ли узнать, кому обязана столь внезапным вниманием? — И все также прямо в глаза юноши смотрит, ничуть не смущаясь. Он словно из сна...

Банши кричит, когда кто-то бросается в объятия неминуемой смерти... Собственный крик проклятьем становится, предзнаменованием того, что никак не исправить. Смерти плевать на твой статус, положение в обществе, количество цифр в банковском счете, даже на то, каким человеком ты был. Она не выбирает, а просто приходит, никого не щадя. Её приближение дуновением холода могильного сопровождается и стенанием сотен измученных душ, чьи голоса звучат в мыслях, наизнанку их выворачивая. Мэри предпочла бы не чувствовать, не слышать и не знать... Но, кто-то свыше распорядился иначе, решив, что выдержать сумеет, что в теле хрупком достаточно сил. Она кричала, осознав, чья жизнь оборвалась тогда, под покровом последней летней ночи. Звуковой волной выбило стекла в окнах просторной гостиной, устлав траву под ними сверкающими осколками. Отчаяние, смешавшись с болью, раскаленным оловом по венам растекается, выжигая внутри все живое. И когда крик, наконец, стих, сменяясь беззвучными рыданиями, Вудворт казалось, что голос она утратила навсегда. Вычеркнутое имя в списке лишь подтвердило то, что уже произошло...
В огромном доме, окруженном лесным массивом, повисла давящая тишина. Девочка, в порыве истерики, срывает с постели простыни, на которых вместе с ним засыпала и которые запах его впитали. Здесь абсолютно все ему принадлежало. И она в том числе. Можно сжечь весь особняк, оставляя только гору дымящегося пепла, но образ Доминика остается высечен кровоточащим шрамом на искалеченном сознании. Из собственной памяти невозможно вытеснить того, кого... Любила? Даже смешно, ведь Мэри не находила смелости признаться в этом хотя бы самой себе. Любовь — непозволительная роскошь для той, что неустанно стены вокруг себя возводила, боясь привязаться. И все же, это произошло, а теперь, в том месте, где трепетало сердце, зияет черная дыра. Может все именно так и должно быть?

Затхлый воздух пропитан едким запахом сигаретного дыма, алкоголя, какого-то дешевого одеколона и пота. Громкие возгласы, смех и свист перекрикивают музыку, образовывая своеобразный вакуум, отделяя Канкун от всего остального мира. Этот клуб — последнее место, где Мэри могла бы оказаться, но, как известно, у судьбы крайне паршивое чувству юмора. Она прячет глаза от проходящих мимо посетителей, вперив потускневшие от слез изумруды в стакан, наполненный янтарной жидкостью. А если накидаться до беспамятства, легче станет? Утренняя встреча с Марком подлила масла в огонь, и теперь языки черного пламени грозились охватить все вокруг, оставляя в напоминание отметины на изгибе тонкой шеи — по-другому он не умел доказывать свою правоту. Темноволосая старательно скрывала их под слоем тонального крема, но они все также выделялись на бледной коже, хоть и не столь ярко. Несостоявшийся жених должен был оставаться в прошлом, но что-то снова идет не так. Обратиться бы к брату, но нет никаких гарантий, что тот не пошлет её куда подальше, как только увидит вновь. Лисандр? Он не откажет, но его методы тоже далеки от нормальности. Проще одной, уже привычно. Девочка храбрая, справится, даже если речь шла о чудовище, что с особым упованием отравлял её жизнь, уверяя в том, что после него Ад ей покажется цветущими садами Эдема.
— Детка, выпьешь с нами? — Не сразу замечает, что за столиком появляются трое, едва ли старше нее самой. Отсутствующим взглядом девушка смотрит на темноволосого обладателя мерзкой улыбки, что куда больше напоминала оскал изголодавшейся гиены. Разве в этом притоне не хватает девиц, способных скрасить их сомнительную компанию? Или она так похожа на ту, что с радостью повешается на шею пьяному придурку, чье самомнение, раздутое до размеров галактики, ни капли не соответствует действительности? — Нет. — Ей совершенно не хочется тратить время на поиски более мягкого, тактичного отказа, дабы ни в коем разе не задеть чужое самолюбие. Остается лишь верить, что сорокаградусное пойло еще не до конца разъело серое вещество в их головах и дважды повторять одно и то же не доведется. — Да ладно, мы же видим, что тебе скучно. Нам тоже. Почему бы не развлечься всем месте? — обмениваются смешками, ближе подсаживаясь и отрезая все возможные пути отступления. Мэри, молча, поджимает губы, сглотнув образовавшийся в горле ком. Нужно просто немного потерпеть. Им, в конце концов, надоест, и уберутся испытывать фортуну в другом месте. Холодное стекло к губам подносит, делая несколько небольших глотков. Напиток привкусом странным отдает, но мало ли из чего сделан, она же не ценитель алкоголя и внимания не обращает на не полностью растворившийся порошок на дне стакана. – Может, все-таки передумаешь? — голос у самого уха ломает остатки терпения. Девчонка с места вскакивает, но картинка перед глазами теряет очертания, а ноги попросту отказываются держать хозяйку и она рухнула в руки одному из парней. Разразившись диким гоготом, они поднимаются следом, подхватывая Вудворт под руки с обеих сторон. Её заталкивают в небольшое пространство уборной, и с грохотом захлопнувшаяся дверь отнимает последний шанс на спасение. Один на один с чертовым ублюдком, что спиной в шершавую стену вжимает, руками девичий стан исследуя. Нетерпеливо от джинсовой куртки избавляет, швырнув ту куда-то в сторону, грубо срывает лямки, полностью обнажив плечи. — Тихо, не брыкайся. Тебе понравится, — одной рукой рот ей зажимает, небрежно размазывая по лицу соленые слезы, второй спешно свои брюки расстегивает и до колен спускает. В следующий миг она чувствует, как горячие потные ладони под подол тонкого платья забираются, двигаясь вверх по внешней стороне бедер и следом за собой ткань задирая. Живот неприятным спазмом сводит, и Мэри с огромным трудом сдерживает рвотный позыв: её тошнило от одной только мысли о том, что сейчас может произойти. — Нет! Пусти меня! Не трогай! — попытки вырваться скорее на детскую возню смахивают, нежели на реальное сопротивление. Действие неизвестного наркотика замедляет ход времени, секунды пытками обращая, но спасение, о котором уже и мечтать не смела, приходит само собой.
Волчонком загнанным в угол забивается, наблюдая за тем, как лицо её обидчика превращается в кровавое месиво, разукрашивая стену липким алым разводом. После такого его не то, что дружки, родные узнать не смогут и в зеркало точно еще долго смотреться не будет. Но, тот, кто её спас... Мэри готова списать происходящее на галлюцинацию, подпитываемую веществом, проникшим в её кровь с алкоголем. — Ничего... Не успел... Ничего не сделал... — голос дрожит, словно она вот-вот вновь разрыдается, и слова никак не хотят складываться в связное предложение. Суетливо поправляя её платье, мужчина задевает кожу, что вмиг покрылась мурашками. Нет, это не призрак, не фантом и не плод больного воображения. Он настоящий. Он здесь. Тянется рукой к его лицу, взглядом пристальным за движением пальцев следует, вдоль скулы, подбородка, ниже к шее. Смотрит так, будто видела впервые и заново изучает. Доминик... — Ты же умер... Я это чувствовала. — До последнего отказывалась верить в жесткую действительность и вот он, прямо перед ней. Очередная насмешка? — Я ненавижу тебя... Ненавижу. Ненавижу! — срывается, не в состоянии совладать с захлестнувшими её эмоциями. Миниатюрные ладони в кулаки сжимаются, осыпая грудь кубинца ворохом слабых ударов. Ей плевать, даже если сюда сейчас сбежится весь город. Если бы она только могла забраться пальцами прямо под кожу, ломая клетку из ребер и, добравшись до сердца, сжать его настолько сильно, насколько сумеет. Только бы он знал... Только бы почувствовал все то же самое, что чувствовала она на протяжении всех этих дней...